Неточные совпадения
Она называла их и припоминала не только имена, но года, месяцы, характеры,
болезни всех
детей, и Долли не могла не оценить этого.
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя,
болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с
детьми.
Но кроме того, как ни тяжелы были для матери страх
болезней, самые
болезни и горе в виду признаков дурных наклонностей в
детях, — сами
дети выплачивали ей уже теперь мелкими радостями за ее горести.
Они поговорили про
болезнь, про
ребенка, про Стиву, но, очевидно, ничто не интересовало Анну.
Не в здравом рассудке сие сказано было, а при взволнованных чувствах, в
болезни и при плаче
детей не евших, да и сказано более ради оскорбления, чем в точном смысле…
Кабанова. Поверила бы я тебе, мой друг, кабы своими глазами не видала да своими ушами не слыхала, каково теперь стало почтение родителям от детей-то! Хоть бы то-то помнили, сколько матери
болезней от
детей переносят.
Между тем мать медленно умирала той же
болезнью, от которой угасала теперь немногими годами пережившая ее дочь. Райский понял все и решился спасти
дитя.
Я пристал к нему, и вот что узнал, к большому моему удивлению:
ребенок был от князя Сергея Сокольского. Лидия Ахмакова, вследствие ли
болезни или просто по фантастичности характера, действовала иногда как помешанная. Она увлеклась князем еще до Версилова, а князь «не затруднился принять ее любовь», выразился Васин. Связь продолжалась мгновение: они, как уже известно, поссорились, и Лидия прогнала от себя князя, «чему, кажется, тот был рад».
Слышал я потом слова насмешников и хулителей, слова гордые: как это мог Господь отдать любимого из святых своих на потеху диаволу, отнять от него
детей, поразить его самого
болезнью и язвами так, что черепком счищал с себя гной своих ран, и для чего: чтобы только похвалиться пред сатаной: «Вот что, дескать, может вытерпеть святой мой ради меня!» Но в том и великое, что тут тайна, — что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе.
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от
болезни помер. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и
детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее?
— Почему же? Есть даже
дети, лет по двенадцати, которым очень хочется зажечь что-нибудь, и они зажигают. Это вроде
болезни.
Поплелись наши страдальцы кой-как; кормилица-крестьянка, кормившая кого-то из
детей во время
болезни матери, принесла свои деньги, кой-как сколоченные ею, им на дорогу, прося только, чтобы и ее взяли; ямщики провезли их до русской границы за бесценок или даром; часть семьи шла, другая ехала, молодежь сменялась, так они перешли дальний зимний путь от Уральского хребта до Москвы.
Говорят, что
дети растут в
болезнях; в эту психическую
болезнь, которая поставила ее на край чахотки, она выросла колоссально.
И грязная баба, нередко со следами ужасной
болезни, брала несчастного
ребенка, совала ему в рот соску из грязной тряпки с нажеванным хлебом и тащила его на холодную улицу.
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как
ребенок, и со слезами на глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя в классной больше дома, чем в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у
болезни жертву.
Мать наша, следуя плачевной и смертию разрешающихся от бремени жен ознаменованной моде, уготовала за многие лета тебе печаль, а дочери своей
болезнь,
детям твоим слабое телосложение.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной
болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным
ребенком по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Странно, что на лицо он чрезвычайно свеж, чего я обыкновенно не замечал в
детях, подверженных этой
болезни, Марья Петровна занимается огородом и цветами — большая до них охотница и знает хорошо это дело.
Климат вообще здоровый, сухой; больших
болезней не бывает, только в сильные жары хворают
дети, и то не всегда.
У
ребенка была головная водянка. Розанов определил
болезнь очень верно и стал лечить внимательно, почти не отходя от больного. Но что было лечить!
Ребенок был в состоянии совершенно беспомощном, хотя для неопытного человека и в состоянии обманчивом. Казалось,
ребенок вот отоспится, да и встанет розовый и веселенький.
— Вот, madame Каверина имела заработок, — рассуждал Белоярцев, — но она имела непредвиденные расходы по случаю
болезни своего
ребенка, и ей ассоциация тоже кредитует, так же как и другим, которые еще не ориентировались в своем положении.
Из рассказов их и разговоров с другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей матери, но зато нашел другие важные
болезни, от которых и начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о
детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
От него я узнал, что все гости и родные на другой же день моей
болезни разъехались; одна только добрейшая моя крестная мать, Аксинья Степановна, видя в мучительной тревоге и страхе моих родителей, осталась в Багрове, чтоб при случае в чем-нибудь помочь им, тогда как ее собственные
дети, оставшиеся дома, были не очень здоровы.
Это свойство не могло происходить из моей природы, весьма сообщительной и слишком откровенной, как оказалось в юношеских годах; это происходило, вероятно, от долговременной
болезни, с которою неразлучно отчужденье и уединенье, заставляющие сосредоточиваться и малое
дитя, заставляющие его уходить в глубину внутреннего своего мира, которым трудно делиться с посторонними людьми.
Эта страшная кара перешла и на
детей заграничных, которые явились на свет с тяжелыми хроническими
болезнями и медленно вымирали от разных нервных страданий, запоя и чахотки.
Когда я стал поправляться, заболел у меня
ребенок скарлатиной. Лечили его А.П. Чехов и А.И. Владимиров. Только поправился он — заболела сыпным тифом няня. Эти
болезни были принесены мной из трущоб и моими хитрованцами.
Мне казалось, что за лето я прожил страшно много, постарел и поумнел, а у хозяев в это время скука стала гуще. Все так же часто они хворают, расстраивая себе желудки обильной едой, так же подробно рассказывают друг другу о ходе
болезней, старуха так же страшно и злобно молится богу. Молодая хозяйка после родов похудела, умалилась в пространстве, но двигается столь же важно и медленно, как беременная. Когда она шьет
детям белье, то тихонько поет всегда одну песню...
Он рассказал о своей
болезни, о потере места, о смерти
ребенка, обо всех своих несчастьях, вплоть до нынешнего дня.
— Я беру женщину, чтоб иметь от ее и моей любви
ребенка, в котором должны жить мы оба, она и я! Когда любишь — нет отца, нет матери, есть только любовь, — да живет она вечно! А те, кто грязнит ее, женщины и мужчины, да будут прокляты проклятием бесплодия,
болезней страшных и мучительной смерти…
Не смерть ли досточтимых родителей? — так ведь, кажется, родителей давно у тебя нет! не
болезнь ли любимых
детей? — так ведь, кажется, они, слава богу, здоровы!
Но нет, она сама страшно мучалась и казнилась постоянно с
детьми, с их здоровьем и
болезнями.
Наслажденье, которое доставляет им
ребенок прелестью его, этих ручек, ножек, тельца всего, удовольствие, доставляемое
ребенком, — меньше страданья, которое они испытывают — не говоря уже от
болезни или потери
ребенка, но от одного страха за возможность
болезней и смерти.
Она бы думала, что жизнь и смерть как всех людей, так и ее
детей, вне власти людей, а во власти только Бога, и тогда бы она не мучалась тем, что в ее власти было предотвратить
болезни и смерти
детей, а она этого не сделала.
— Она пополнела с тех пор, как перестала рожать, и
болезнь эта — страдание вечное о
детях — стала проходить; не то что проходить, но она как будто очнулась от пьянства, опомнилась и увидала, что есть целый мир Божий с его радостями, про который она забыла, но в котором она жить не умела, мир Божий, которого она совсем не понимала.
— Это правда, — перервала Лидина, — она так измучилась, chére enfant! [дорогое
дитя! (франц.)] Представьте себе: бедняжка почти все ночи не спала!.. Да, да, mon ange! [мой ангел! (франц.)] ты никогда не бережешь себя. Помнишь ли, когда мы были в Париже и я занемогла? Хотя опасности никакой не было… Да, братец! там не так, как у вас в России: там нет
болезни, которой бы не вылечили…
— Мать мою взорвала такая иезуитская двуличность; она забыла предостережение Бениса и весьма горячо и неосторожно высказала свое удивление, «что г. Камашев хвалит ее сына, тогда как с самого его вступления он постоянно преследовал бедного мальчика всякими пустыми придирками, незаслуженными выговорами и насмешками, надавал ему разных обидных прозвищ: плаксы, матушкина сынка и проч., которые, разумеется, повторялись всеми учениками; что такое несправедливое гонение г. главного надзирателя было единственною причиною, почему обыкновенная тоска
дитяти, разлученного с семейством, превратилась в
болезнь, которая угрожает печальными последствиями; что она признает г. главного надзирателя личным своим врагом, который присвоивает себе власть, ему не принадлежащую, который хотел выгнать ее из больницы, несмотря на позволение директора, и что г. Камашев, как человек пристрастный, не может быть судьей в этом деле».
Потеря ожидаемого
ребенка,
болезнь жены, связанное с этим расстройство жизни и, главное, присутствие тещи, приехавшей тотчас же, как заболела Лиза, — всё это сделало для Евгения год этот еще более тяжелым.
Через пятеро суток Баймаков слёг в постель, а через двенадцать — умер, и его смерть положила ещё более густую тень на Артамонова с
детьми. За время
болезни старосты Артамонов дважды приходил к нему, они долго беседовали один на один; во второй раз Баймаков позвал жену и, устало сложив руки на груди, сказал...
С рождением
ребенка, попытками кормления и различными неудачами при этом, с
болезнями действительными и воображаемыми
ребенка и матери, в которых от Ивана Ильича требовалось участие, но в которых он ничего не мог понять, потребность для Ивана Ильича выгородить себе мир вне семьи стала еще более настоятельна.
Пожалуйте. Оспа пристала, да какая! Так отхлестала бедных малюток и так изуродовала, что страшно было смотреть на них. Маменька когда увидели сих
детей своих, то, вздохнувши тяжело, покачали головою и сказали:"А что мне в таких
детях? Хоть брось их! Вот уже трех моих рождений выкидываю из моего сердца, хотя и они кровь моя. Как их любить наравне с прочими
детьми! Пропали только мои труды и
болезни!"И маменька навсегда сдержали слово: Павлусю, Юрочку и Любочку они никогда не любили за их безобразие.
— Я вчера к ней очень присматривалась, — заметила она, остановившись перед комнатой Лизы, — это гордый и угрюмый
ребенок; ей стыдно, что она у нас и что отец ее так бросил; вот в чем вся
болезнь, по-моему.
В темных избах
дети малые
Гибнут с холода и голода,
Их грызут
болезни лютые,
Глазки деток гасит злая смерть!
Редко ласка отца-матери
Дитя малое порадует,
Их ласкают — только мертвеньких,
Любят — по пути на кладбище…
— Мамкин… Вот, — указал
ребенок на одну из телег, где сидела женщина с
ребенком на руках. Она кормила
ребенка грудью и в то же время следила взглядом за Мишей, который разговаривал с «барином». Эта женщина примкнула к партии на одном из ближайших этапов, недавно оправившись от
болезни.
Ребёнок, разумеется, слаб и нездоров, но от случайных
болезней оберегается, дога и то не всегда.
— Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных
детей, всю жизнь боятся смерти и
болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и в вони; их
дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сот-ни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх.
Какой смысл в
болезнях и в смерти милых, ни в чем не повинных
детей, у которых высасывает кровь уродливый болотный вампир?
Когда организм
ребенка не изловчился еще претворять всю дрянь, которая ему давалась, от грязной соски до жирных лепешек,
дитя иногда страдало; мать лечила сама и в медицинских убеждениях своих далеко расходилась со всеми врачами, от Иппократа до Боергава и от Боергава до Гуфланда; иногда она откачивала его так, как спасают утопленников (средство совершенно безвредное, если утопленник умер, и способное показать усердие присутствующих),
ребенок впадал в морскую
болезнь от качки, что его действительно облегчало, или мать начинала на известном основании Ганеманова учения клин клином вышибать, кормить его селедкой, капустой; если же
ребенок не выздоравливал, мать начинала его бить, толкать, дергать, наконец прибегала к последнему средству — давала ему или настойки, или макового молока и радовалась очевидной пользе от лекарства, когда
ребенок впадал в тяжелое опьянение или в летаргический сон.
«Плохое вдовье дело, — думает Жанна, стоя у порога. — Хоть и немного
детей — двое, а все одной обдумать надо. А тут еще
болезнь! Эх, плохое вдовье дело. Зайду проведаю».
Он чужд ей, неинтересен; она не выносит тяжелого запаха изб, кабацкой брани, немытых
детей, бабьих разговоров о
болезнях.
И у старика, когда он был
ребенком, пульс бился так же часто, как у
ребенка, с которым вы его сравниваете; и у здорового ослабел бы пульс, как у больного, если бы он занемог той же
болезнью; и у Петра, если б он выпил стакан шампанского, точно так же усилилось бы биение пульса, как у Ивана.